С высоты девятого этажа передо мной открывается панорама огромного бескрайнего пустынного аэродрома, который тянется до горизонта. А если смотреть вниз, то прямо под ногами лабиринт песчаных дорожек между упру- гими стенами кустов. Зелень сада и выгоревшая трава аэродрома разделены несокрушимой бетонной стеной с густой паутиной колючей проволоки на бе- лых роликах. - Вот она... - Седой указывает на невысокую, метров в десять, толстую квадратную трубу над плоской смоленой крышей. Черная крыша плывет по зеленым волнам сирени, как плот в океане или как старинный броненосец, низкобортный, с неуклюжей трубой. Над трубой вьется легкий прозрачный дымок. - Это кто-то покидает организацию? - Нет, - смеется Седой. - Труба - это не только наш выход, труба - источник нашей энергии, труба - хранительница наших секретов. Это просто сейчас жгут секретные документы. Знаешь, лучше сжечь, чем хранить. Спо- койнее. Когда кто-то из организации уходит, то дым не такой, дым тогда густой, жирный. Если ты вступишь в организацию, то и ты в один прекрас- ный день вылетишь в небо через эту трубу. Но это не сейчас. Сейчас орга- низация дает тебе последнюю возможность отказаться, последнюю возмож- ность подумать о своем выборе. А чтобы у тебя была над чем подумать, я тебе фильм покажу. Седой нажимает кнопку на пульте и усаживается в кресло рядом со мной. Тяжелые коричневые шторы с легким скрипом закрывают необъятные окна, и тут же на экране без всяких титров и вступлений появляется изображение. Фильм черно-белый, старый и порядочно изношенный. Звука нет, и оттого отчетливее слышно стрекотание киноаппарата. На экране высокая мрачная комната без окон. Среднее между цехом и ко- тельной. Крупным планом - топка с заслонками, похожими на ворота ма- ленькой крепости, и направляющие желоба, которые уходят в топку, как рельсы в тоннель. Возле топки люди в серых халатах. Кочегары. Вот подают гроб. Так вот оно что! Крематорий. Тот самый, наверное, который я только что видел через окно. Люди в халатах поднимают гроб и устанавливают его на направляющие желоба. Заслонки печи плавно расходятся в стороны, гроб слегка подталкивают, и он несет своего неведомого обитателя в ревущее пламя. А вот крупным планом камера показывает лицо живого человека. Лицо со- вершенно потное. Жарко у топки. Лицо показывают со всех сторон бесконеч-но долго. Наконец камера отходит в сторону, показывая человека пол- ностью. Он не в халате. На нем дорогой черный костюм, правда, совершенно измятый. Галстук на шее скручен в веревку. Человек туго прикручен стальной проволокой к медицинским носилкам, а носилки поставлены к стене на ручки так, чтобы человек мог видеть топку. Все кочегары вдруг повернулись к привязанному. Это внимание привязан- ному, видимо, совсем не понравилось. Он кричит. Он страшно кричит. Звука нет, но я знаю, что от такого крика дребезжат стекла. Четыре кочегара осторожно опускают носилки на пол, потом дружно поднимают их. Привязан- ный делает невероятное усилие, чтобы воспрепятствовать этому. Титаничес- кое напряжение лица. Вена на лбу вздута так, что готова лопнуть. Но по- пытка укусить руку кочегара не удалась. Зубы привязанного впиваются в его собственную руку, и черная струйка крови побежала по подбородку. Острые у человека зубы, ничего не скажешь. Его тело скручено крепко, но он извивается, как пойманная ящерка. Его голова, подчиняясь животному инстинкту, мощными ритмичными ударами бьет о деревянную ручку, помогая телу. Привязанный бьется не за свою жизнь, а за легкую смерть. Его рас- чет понятен: раскачать носилки и упасть вместе с ними с направляющих же- лобов на цементный пол. Это будет или легкая смерть, или потеря созна- ния. А без сознания можно и в печь. Не страшно... Но кочегары знают свое дело. Они просто придерживают ручки носилок, не давая им раскачиваться. А дотянуться зубами до их рук привязанный не сможет, даже если бы и лоп- нула его шея. Говорят, что в самый последний момент своей жизни человек может творить чудеса. Подчиняясь инстинкту самосохранения, все его мыш- цы, все его сознание и воля, все стремление жить вдруг концентрируются в одном коротком рывке... И он рванулся! Он рванулся всем телом! Он рва- нулся так, как рвется лиса из капкана, кусая и обрывая собственную окро- вавленную лапу. Он рванулся так, что металлические направляющие желоба задрожали. Он рванулся, ломая собственные кости, разрывая жилы и мышцы. Он рванулся... Но проволока была прочной. И вот носилки плавно пошли вперед. Двери топки разошлись в стороны, озарив белым светом подошвы лакированных, давно не чищенных ботинок. Вот подошвы приближаются к огню. Человек ста- рается согнуть ноги в коленях, чтобы увеличить расстояние между подошва- ми и ревущим огнем. Но и это ему не удается. Оператор крупным планом по- казывает пальцы. Проволока туго впилась в них. Но кончики пальцев чело- века свободны. И вот ими он пытается тормозить свое движение. Кончики пальцев растопырены и напряжены. Если бы хоть что-то попалось на их пу- ти, то человек, несомненно, удержался бы. И вдруг носилки останавливают- ся у самой топки. Новый персонаж на экране, одетый в халат, как и все кочегары, делает им знак рукой. И. повинуясь его жесту, они снимают но- силки с направляющих желобов и вновь устанавливают у стенки на задние ручки. В чем дело? Почему задержка? Ах, вот в чем дело. В зал крематория на низкой тележке вкатывается еще один гроб. Он уже заколочен. Он вели- колепен. Он элегантен. Он украшен бахромой и каемочками. Это почетный гроб. Дорогу почетному гробу! Кочегары устанавливают его на направляющие желоба, и вот он пошел в свой последний путь. Теперь неимоверно долго нужно ждать, пока он сгорит. Нужно ждать и ждать. Нужно быть терпели- вым... А вот теперь, наконец, и очередь привязанного. Носилки вновь на нап-
